наливаю имбирного в две кружки, фотографирую на вебку. ты видишь и чувствуешь запах.
ты улыбаешься.
ты улыбаешься.
когда ты спрашиваешь, состригла ли я волосы, или давно ли море принимало форму моих ступней, то кажется, будто твои крылья обтесаны до основания. сердце и руки замотай шарфами, будто больное ангиной горло.
я чувствую и знаю, что туда, где чисто светло-голубым небом и скорыми заморозками, скоро, наши духи принесут благую весть.
пускай ветра воюют за нас, а рыбы вылетают из волн, пока все рушится.
распусти внутри джаз, цветение еще никогда не было таким огненнопышным как сейчас.
дыхание воздуха и высота неба. тромбон и дом.
организм сжалился наконец и заказал пиццу.
отлично.
будет новая коробка для картины.
раскладываю-складываю
складываю-раскладываю
вещи, мысли, письма, города
щемящая по вискам
щемящая в горле
я только что забыла, потом вспомнила.
я ослепла, но снова увидела во сне руки, и они не могли поверить в то, что все не взаправду было.
мозги, понимая, уже шли курить.
а руки в истерике отказывались верить.
сегодня на остановке я видела открытый перелом.
в поездах читается сартр и слушается trip-hop, а в яблочном городе не говорят по-русски. площадь светит огнями а садящееся солнце обдает жаром.
кофе не пьется больше на арбате и осень не шумит на четырнадцатом этаже.
я иду по две тысячи девятому году, путешествую во времени, а пространство — оно осталось тем же.
небо закрывает мои глаза. открывает душу. отрывает душу. разбирает меня на ресницы/плечи/глаголы. разбирает меня по частям, гонит обратно на север, под лопатками обдавая октябрем.
оборачивает в листья и засохшие лужи, а последние лучи разбитого солнца пронизывают веки насквозь.
яблочный город не говорит по-русски.
Читайте также
0 комментариев