– Слышала, Зойка Ягодка в реанимации лежит?
– Опилась что ли?
– Да нет, дети избили.
– Наши?
– Детдомовские вроде говорят, да только не видел никто.
***
– Сынок, ну че ты, че… Вишь, мамка к тебе приехала, соскучилась…
Димка ощутил резкий закислый запах перегара и съежился. Всего десять минут назад он чувствовал себя счастливым и торопился к воротам детского дома, стараясь не выдать детской щенячьей радости перед пацанами. Десять минут и он снова на грешной земле, прижат к ней и задушен дешевыми сивушными парами.
– Зачем приехала?
– Как это? Как это? Гляньте на него, сердитый какой, — заголосила притворно мать, явно играя на публику в лице нянечки тети Глаши, развешивавшей белье во дворе.
Тетя Глаша, привыкшая видеть в стенах детского дома и не такое, вздохнула, жалостливо посмотрела в Димкину сторону и пошла на кухню.
– Гостинца тебе привезла, вот…
Мать засунула руку в карман малинового засаленного пальто и достала половину плитки шоколада. Вторая половина, очевидно, была употреблена в виде закуски. Ею и рыжим, тощим Толиком, который уже подавал знаки, что нужно сваливать, хорош, мол, попроведовали. Куртка его оттопыривалась на груди и ясно угадывался силуэт бутылки.
– Я же сказал тебе не приходить, когда пьяная!
Димка сжал до боли кулаки и сорвался на крик:
– Ты обещала, ты… ты Светку сказала заберешь и меня домой!
В голове зазвенело, осеннее утро расплывалось перед глазами, стекая по щекам и кончику носа на остывшую землю. Он вскочил и бросился бежать, оставляя пристыженную, но пытавшуюся держать лицо мать, и сестренку, которая смотрела в окно второго этажа. После пожара, устроенного алкашами, так называемыми друзьями семьи, она перестала разговаривать и отказывалась встречаться с матерью.
Слезы высохли перед школьным стадионом, где ждали пацаны. Плакать перед ними было стыдно и нехорошо, каждый из них время от времени бывал на его месте.
– Димон, погнали, посмотрим, там бомжиха на стадионе корячится, пьяная. Во поржем!
Генка, самый старший из них, снисходительно посмотрел в сторону мелкого радостного Ромки, который звал всех «поприкалываться» и кивнул друзьям, пошли мол.
В жухлой октябрьской траве на краю стадиона, свернувшись калачиком, спала маленькая корявая пьянчужка в грязной куртке. По репейнику, приставшему к дырявым штанам, было видно, что шла она сюда долго, и скорее всего используя все четыре точки опоры. Руки были в грязи, к вязаной шапке прилипли сухие листья.
Ромка взял палку и ткнул в человеческий куль на земле. Баба не отреагировала. Тогда он ткнул сильнее. Та попыталась открыть глаза и что-то забормотала. Ребята обступили бомжиху и молча исподлобья рассматривали подобие человека, которое когда-то было женщиной. И вдруг Генка, тихо, с ненавистью сказал:
– Тварь.
И ударил ногой по согнутой спине. Потом еще раз, еще. Димка увидел, как белели лица пацанов, как сжимались кулаки, чтобы подняться и ударить, как мелькали ноги. Где-то в глубине у него будто вскрылся нарыв, хлынули слезы и он бросился в кучу, чувствуя звериную потребность бить, делать больно. За себя, за Светку, за пацанов.
Очнулся он лежа лицом в сухой траве, от ощущения, будто желудок выворачивается наизнанку. Генка стоял рядом и смотрел пустыми глазами перед собой. Пьянчужка лежала на том же месте, только не было уже шапки и лица было не узнать. Оно превратилось в сплошную рваную рану, кровавое месиво. Димка поднялся, вытер рот и пошел, не оглядываясь, прочь.
***
– Теть Глаш, ты кому это постель чистую несешь? Вчера только белье меняли.
– Да Димке. Оказия у него сегодня ночью вышла, надо мокрое поменять.
– Странно, третий год живет, ни разу ничего подобного не случалось. И кричал ночью. С чего бы это?
Читайте также
19 пікір